ПОРТАТУРА

НА ГЛАВНУЮ СТРАНИЦУ

ПОРТАРТУРА В пятницу после работы мы с Кукой Колиным, точнее, с Колей Кукиным, выпили у него на кухне все пиво из ближайших ларьков. Февраль в конце недели бывает особенно ядрен, поэтому пришлось усугубить это дело ацетоновой "Русской". Расстались далеко затемно, но с большой нежностью, пониманием и уважением друг к другу. В свою лачугу я пришел, лучась радостью, хотя смутно догадывался, что пропустил ужин, но главное, что в чем-то не прав. И точно, жена уже домывала последнюю вилку, а в ее глазах вместо зрачков горели таблички "Не влезать – убьет!". "Опять соседи что-то про меня наболтали", – мгновенно сориентировался я, снимая куртку, и с пафосом, воображая себя большим артистом, произнес первое что пришло в голову: – Почему ты не пала? – и хотел добавить: "мне на грудь", но тут меня повело и придавило к стене. Она пожала плечами: – Я тебе не Порт-Артура! Я сразу удивился. Кто ей такую чушь наплел? Даже если признаваться как "на дыху", хотя это только между нами, то ладно: Валя долго была, как-то раз Люда, три раза была Ира. Но подобное имя я услышал впервые. Дело выходило темнее "Портера", и я решил все валить на соседей. – Не слушай ты их! Это они от зависти, что мы с тобой живем хо`кей. – У тебя всегда один футбол на уме, – поморщившись, пробурчала жена, и это было истинной правдой. Скудный остаток вечера я провел, словно в вакууме, отчего чувство вины за содеянное с Портартурой росло с непостижимой быстротой. Когда мы ложились спать, вина давила на меня уже с перегрузкой не меньше 10g. И я решил поменять тактику. С неимоверным усилием ткнувшись носом в теплую спину жены и водрузив руку на ее крутое бедро, я самозабвенно проворковал: – Послушай, э-э-э, ты же знаешь, как я тебя люблю! – и размяк, ожидая взаимности. – Знание – понятие относительное, – равнодушно ответила жена. Такая холодность ущемила мою гордость и я, забыв, что меня расплющивает вина, вспылил: – Вот и относи его сама, коли так! – Куда? – Куда хочешь. – Я женщина. Мне нельзя носить тяжести. "Разжалобить пытается!" – сообразил я и хотел уже было предложить свою помощь, но вспомнил, что зловещая тень Портартуры все еще витает над нами и мешает жить. "Продолжай валить на соседей", – проявил дружеское участие внутренний голос. Я ему внял. – И ты им веришь? – Верю всякому зверю. – Вот-вот, настоящие звери! Такого наговорить! – с радостью подхватил я. – Чего наговорить? – Ну, что я с этой того! Как ее там, ну? – имя вдруг начисто вылетело у меня из головы. – Что именно того и с кем это с этой? – поинтересовалась жена, продолжая лежать ко мне спиной. Я рассердился. – Не прикидывайся дурочкой! Сама прекрасно знаешь, замужем поди. – Что знаю? – спросила она невинным голосом. – Что делает мужчина с женщиной, когда они остаются одни! – А ты тут причем? Ты давно уже ничего не делаешь, – удивилась она. Я почувствовал себя в тупике. – Но ведь с этой делал! – в конце-концов нашелся я. – Как ее? Имя дурацкое такое... – Что? – вскинулась жена. До нее стал доходить смысл разговора. – И когда же ты, подлец, успел? Я растерялся. Это и для меня было загадкой. – После работы, наверное. – Ага! Вот значит ка-ак! Отблагодарил! Спасибо, дорогой, любимый, ненаглядный! – Да погоди ты с нежностью! Она что, твоя подруга? – С чего ты взял? – А откуда же ты узнала? – От верблюда, – мрачно сказала жена, явно на кого-то намекая. Я порылся в памяти. Среди моих знакомых такого не было. Значит, темнит, бережет кадры. – Ты не измывайся, – посуровел я, – а признавайся, откуда знаешь, что я с этой того... это? Ее глаза буравили меня, пытаясь найти в глубинах моей падшей души живоносный пласт совести, а губы медленно раскрывались, чтобы излить на меня весь гнев оскорбленной семейной добродетели. – Постой, паровоз, – нанес я упреждающий удар, – ты лучше скажи, как ее зовут? – Ты у меня спрашиваешь?! – жена стала свиваться в кольца и приподнялась, как кобра перед броском. – Странная ты какая-то! А у кого я еще могу спросить, если сам не помню? – объяснил я, недоумевая, почему до нее не доходит такая элементарная вещь. Она вылетела из комнаты, будто я был четырежды Фредди Крюгер. Вскоре из кухни послышались скрежет мясорубки и негромкое бормотание. Чтобы успокоиться, жена перемалывала мясо на фарш, а заодно мои бедные кости, на которых кроме кожи ничего никогда не было. Я понадеялся, что трудотерапия вправит моей благоверной мозги, и с чистым сердцем попытался заснуть. Когда это у меня почти получилось, возле кровати материализовалась жена, пихнула меня в бок, топнула ногой и грубо потребовала, чтобы я немедленно принес воды. – Попроси по-человечески, ты не топ-модель, – сказал я, борясь за свои права. Тащиться к ближайшей колонке очень не хотелось. Она снова потребовала. Я сказал "спокойной ночи" и повернулся к стене, за что получил удар сковородкой, которую жена до поры до времени прятала за спиной. Я затаился, собрал под одеялом все свое мужество и хотел было запеть "Вихри враждебные веют над нами...", но, будучи человеком великодушным и благородным, вновь очень доброжелательно пожелал ей спокойной ночи. А аду. Однако бить меня она не стала, а пожелала проваливать ко всем чертям. Глупая, она наверняка думала, что мне некуда идти. Как же, а Портартура на что? Я встал, принял целеустремленный вид и стал одеваться. Когда куртка наконец застегнулась, жена сказала, чтобы я отдал ей ключ от дома, а деньги она найдет сама. Я ответил, что она не имеет права. Тогда она вновь потребовала, чтобы я принес воды. Я твердо заявил, что не могу разбазаривать еще не разворованные запасы наших недр на пресмыкающихся, после чего очень гордо вышел на улицу. Мороз стоял – дай Бог каждому! Ощутив его хватку и оглядев окрестности, я понял, что, прежде чем отправиться жить к Портартуре, надо все-таки отдать последний долг семье. Пусть даже за счет национальных богатств. Я вернулся за ведром и принес воды. Жена меня поблагодарила. Я сказал, что она все равно не имеет права, и снова вышел. Звезды сочувственно таращились с небосвода и сокрушались насчет бесплодности поисков неизвестной женщины в ночном городе. Звезды были, как всегда правы. Я сел на лавочку во дворе и начал замерзать. Внутренний огонь уже погас, предварительно опалив мне трубы, а бегать на месте под мантру "надо меньше пить" без гуру Рязанова я не умел. Надо было срочно решать проблему личного энергетического кризиса, но богатейший опыт правительства и МЧС, в который меня вот уже несколько лет радостно посвящало телевидение, в данном случае был неприменим. Поэтому я пошел свои путем, сообразив, что нужно развести костер. Но только не во дворе, чтобы соседи не подумали, что я обозначаю спецназу инопланетян посадочную площадку, и не позвонили в НАТО. Открыв в сенях подвал, я сбросил вниз растопку и мелкие дрова, спустился сам и замуровался крышкой. Костер разгорелся быстро, хотя и дымил. Постепенно стало тепло и уютно, отчего вспомнилось трудное детство шестидесятых. Захотелось вновь повязать на шею алый пионерский галстук и думать о комсомоле и его орденах. Но как же! От такой жизни моим следующим и единственным галстуком будет пеньковый. Эта простая мысль вызвала волну вселенской грусти, которую не смогло сбить даже соображение, что пеньковый галстук одновременно может служить и лентой для ордена. Вдруг открылась крышка подвала. Появилось мокрое от слез лицо жены. – Ты что, ненормальный? Дом спалить хочешь? – закричала она, отмахиваясь от дыма. – Не реви. Твоими слезами костер не потушишь. Они у тебя горючие. А сама ты – гремучая! – веско сказал я, мучительно стараясь удержать в памяти исчезающие вместе с дымом комсомольские ордена. – А ты дремучий! Вылезай! И тут я вспомнил, как зовут ту, из-за которой вышел весь этот сыр-бор. – Послушай, а эта Портартура хоть симпатичная? Ты ее видела? – спросил я, стараясь казаться равнодушным. – Дурачок! Портартура – это не она, а он. И правильнее говорить не Порт-Артура, а Порт-Артур, – и покрутила пальцем у виска. – Час от часу не легче! Мужчина! – застонал я, пытаясь вспомнить, когда до такой степени напивался. – Да ты у меня и правда дремучий, – обреченно сказала жена, и по ее тону я понял, что прощен. – Ведь это крепость такая, из истории, понимаешь? Город укрепленный. Об этом еще в школе говорили. – А ты слушай больше, тебе еще не такого наговорят, – подвел я черту, с победным видом, как и положено реабилитированному, выбираясь из подвала.