ПРОДОЛЖЕНИЕ...

НА ГЛАВНУЮ СТРАНИЦУ

– Честно говоря, никакой. Мне просто стало скучно мышам хвосты крутить и мелко пакостничать соседям. – А у тебя фамилия есть? – продолжал тянуть время Семен, лихорадочно соображая, соглашаться или нет. – Есть. Как же без фамилии-то жить? – удивленно округлил глаза времянной. – Не Чухонцев, случайно? – хитро сощурился от внезапного озарения Дубок, правой рукою беря поудобнее тетрадь, чтобы в случае, если догадка окажется верной, расправиться с коварным потрошителем молодых талантов одним ударом. – Нет. У меня фамилия Дзень. Или это имя, не знаю. Ну так как? – Ладно, помогай, – согласился Дубок, успокоенный тем, что перед ним не Чухонцев. – Когда захотите вернуться, произнесите мое имя. Или это фамилия? Или отчество? Вы меня запутали. В общем, скажите "дзень" и тут же окажетесь дома, – сказал времянной, затем что-то прошептал, взмахнул ручками, и в глазах у Семена помутилось. В этот момент он почти верил в реальность происходящего. Через несколько мгновений Семен Дубок пришел в себя на просторной лестничной клетке. Встряхнув головой, он навел резкость и обнаружил перед собою резную дверь. Рядом со звонком, выполненным в форме веселой рожицы, очень напоминавшей Вознесенского, находилась черная мраморная табличка, на которой золотом было выгравировано "Леонард Бекетов, поэт". Семен постоял, размышляя, не сбежать ли, и бездумно вжал внутрь мясистый нос Андрея Андреевича. За дверью послышались аккорды какой-то знакомой оперетты и голос Аллы Пугачевой пропел: "Леонард, любимый, открой пилигриму!" Дверь отворилась и Семен Дубок узрел высокого импозантного мужчину лет сорока пяти в роскошном домашнем халате. У него были темные волосы с благородной сединой на висках, красивые черты лица и голубые, лучащиеся поэтической силою глаза. Без сомнения, перед Дубком стоял Леонард Бекетов собственной известной персоной. – Чем обязан? – поинтересовался он. – Видите ли, – смущаясь заговорил Дубок, – дело в том, что я пишу стихи, – и затих, вжавшись в себя, словно кот, застуканный на обеденном столе за воровством дорогой колбасы, разве что уши к голове не прижал. – Потрясающе! А я как раз кофейничать собрался, – с этими словами Бекетов провел гостя в кабинет, восхитивший Дубка до глубины души. В нем было все, необходимое для поэтического творчества, вплоть до мелочей типа навороченного музыкального центра "Sony" и велотренажера. – Вы где предпочитаете пить кофе, коллега? – спросил знаменитый поэт, наливая напиток в чашки. – В "Соплях(", – рефлекторно ответил Семен и смутился, – ой, простите, это у нас так народ одно кафе называет. – А я люблю ранним утром на веранде, глядя на луга Туманного Альбиона, – сказал Бекетов, воспитанно игнорируя дурной вкус смешавшегося Дубка, и нажал несколько кнопок на переносном пульте. В тот же миг кабинет преобразился. Вместо стен и книжных полок Семена окружала панорама английской природы, веявшей утренней свежестью. У Дубка перехватило дыхание и лишь неимоверным усилием воли он смог скрыть от знаменитого поэта свою полную обалделость. – Ну вот, теперь можно и посидеть рядком, и поговорить ладком. Как мне вас называть, коллега? – Семен Дубок. Я появился, точнее, приехал... В общем, я хотел узнать, не встречалась ли вам моя фамилия среди собратьев, так сказать, по перу? Возможно был или есть какой-нибудь значительный поэт, которого зовут точно так же, как меня? Леонард Бекетов сунул руку в английскую природу, вытащил толстенный большого формата том, маркированный буквой "Д", и погрузился в изучение. – Это краткий биографический словарь поэтов, изданный месяц назад. Здесь все, кто был и кто есть, – пояснил Бекетов минуту спустя. – Могу вас обрадовать, таких поэтов никогда не существовало. Так что творите спокойно. Вернув книгу на место, Леонард Бекетов подлил Семену кофе и попросил его прочесть что-нибудь свое. Расстроенный тем, что Будущее не включило звонкое имя Семена Дубка в свои анналы, Семен послушно, но равнодушно нагрузил бекетовские уши коронным опусом о деревне. – Прекрасно! Еще не гениально, но несомненно талантливо, – обрадовался знаменитый поэт. – Вы действительно так считаете? – встрепенулся Семен. – Более того, мы сейчас это стихотворение напечатаем в "Пегасе". И не возражайте, друг мой, не возражайте. Люди имеют право незамедлительно получать духовную пищу, прямо, как говорится, с пылу-жару нашей поэтической кухни. Кто бы другой спорил, а Семен – нет. Он только поинтересовался, стыдясь своей неосведомленности: – А что такое "Пегас"? – О-о, это очень просто. Мы сейчас на этом аппарате, – Бекетов показал на недовольно гудящий гибрид разнопрофильной оргтехники, – наберем текст вашего стихотворения. Оно будет на одной стороне листка. А на другую я свое закатаю, у меня как раз созрела одна пиеса. Затем какие-нибудь пошлые виньеточки по краям разместим, пейзажик тиснем и запустим в сеть. Через несколько минут все зарегистрированные на планете любители русскоязычной поэзии получат из своих приемных устройств наш поэтический листок. Правда, я его называю газетой, для солидности. Ну, не будем терять время, диктуйте. Семен надиктовал Бекетову текст и вскоре держал в руках оригинал "Пегаса". Стихотворение Бекетова восхитило его, а увидев свою фамилию, набранную крупным красивым шрифтом, Дубок впал в священный трепет. Но когда начал читать, почувствовал смутное беспокойство. Стихотворение, написанное от руки, производило одно впечатление, а тот же текст, оформленный полиграфически, – совершенно иное, если не противоположное. Особенно по сравнению с творением Бекетова. С каждой прочитанной строкой Семену все более становилось не по себе, и он вдруг с ужасом понял, что его произведение искусства годится разве что для пугала, если пугало, разумеется, не пошло дальше начальной школы. А мысль о том, что эту галиматью сейчас увидит все поэтически настроенное человечество, окончательно добила Семена Дубка. Судорожно скомкав в кулаке листок, он с отчаянием посмотрел на Леонарда Бекетова и прошептал: – Извините, нельзя ли вернуть газету, чтобы... – Вернуть "Пегаса" в стойло? – захохотал знаменитый поэт и тут же, сурово сдвинув брови, молвил. – Поздно, Семен. Сейчас ваша фамилия на устах у миллионов людей. Они наверняка уже цитируют: "Я в деревню еду с радостью всегда, а когда не еду – это не беда..." – Бекетов одобряюще улыбнулся и добавил, – не бойтесь славы, коллега. Семен затравленно огляделся и обхватил голову руками. Он был обманут в лучших ожиданиях, унижен, раздавлен своей поэтической несостоятельностью и был готов сгореть от стыда прямо на месте. В этот миг на память пришло спасительное слово. "Дзень", – прошептал Дубок и последнее, что увиделось ему в светлом будущем, были удивленные и вместе с тем удовлетворенные глаза Леонарда Бекетова. Во времянке ничего не изменилось. Дубок удивился, что заснул, сидя на кровати, тогда как до родной подушки было рукой подать Возможно, именно поэтому ему приснился кошмар про маленького человечка и путешествие в будущее. И пусть позор, испытанный им, не более чем игра дремлющего ума, Семен решил никогда никому своих стихов не показывать. Даже Саиду. И тут он развернул небольшой лист бумаги, зажатый в левом кулаке, и прочел: "Пегас", Семен Дубок и Леонард Бекетов". – А-а! – дико вскричал Семен Дубок и рухнул на кровать, пытаясь спрятаться под подушку. Над его телом появился легкий дымок, и оно, вспыхнув эфирным голубым пламенем, исчезло. Из-за бутылки вышел Дзень, перепрыгнул на кровать, уселся на газету "Пегас" и, разглядывая еще курящееся одеяло, грустно сказал: – Погиб поэт, невольник чести. Ай-яй-яй! Сгорел все-таки. Я не предполагал, что он такой впечатлительный. Видно, был настоящим... Александр Воронин "Невольник чести" 4